Новый эпизод подкаста "Обратный адрес" посвящен Дженни Марлинг – американке, ставшей женой советского драматурга Александра Афиногенова. Она была с мужем и в горе, и в радости, пережила его на семь лет и погибла, тем самым избежав ареста.
Весной 1930 года в Москве проходил театральный фестиваль, на который "Интурист" усердно приглашал иностранных гостей. В их числе из Америки приехала довольно экстравагантная пара танцовщиков: Джон Бовингдон и его жена Дженни Марлинг. Марлинг впоследствии стала женой советского драматурга Александра Афиногенова и осталась в Советском Союзе.
Мой собеседник – историк советской культуры Илья Венявкин, автор исследования об Афиногенове "Советский писатель внутри Большого террора", впервые опубликованного на сайте "Арзамас".
– Илья, мы довольно много знаем о советском периоде жизни Дженни Марлинг, но почти ничего о ее предшествовавшей жизни в США. Я знаю только, что звали ее при рождении Джанет Шварц, что она из семьи румынских евреев и первый представитель этой семьи, родившийся в Америке. Кстати, и пишется она по-английски не Jenny, а Jeanya – редкое, но все же встречающееся в Америке женское имя. Что мы можем добавить? Была ли она коммунисткой, как утверждают некоторые авторы?
– Я искал какие-то развернутые свидетельства, к сожалению, мне не удалось их найти. Есть история о ее тогдашнем муже Джоне Бовингдоне, который был выпускником Гарварда, потом увлекся танцами, которые он сам превратил в новый жанр интерпретационного танца. Это были такие философские танцы, которые они проделывали обнаженными, перформансы в артистических домах Калифорнии. Постепенно они заинтересовались коммунистическими идеями и вот в начале 30-х годов оказались в Советском Союзе на Международном театральном фестивале, куда приехали для того, чтобы показать свое новое искусство, которое они наделяли коммунистическим смыслом.
– У Бовингдона довольно причудливая биография...
Речь матери троих детей на cъезде женщин-ударниц
– Из того, что я по разным кусочкам смог восстановить, действительно, Джон получил хорошее гарвардское образование, был экономистом и преподавал в Японии. Но уже с начала 20-х годов он карьеру экономиста-аналитика бросает, занимается танцами, активно участвует в жизни сообществ, увлеченных коммунистическими идеями. Какое-то время проводит в Советском Союзе. По разным свидетельствам, он несколько раз приезжал в Советский Союз. В Америке он тоже участвует в фестивалях и вечерах, которые проводят американские коммунисты-ленинцы, и там показывает свои танцы.
Кажется, со временем темы его танцев трансформируются. В конце 20-х за танами, которые он показывал вместе с Дженни, стояли более философские идеи, – рождение нового мира, рождение нового человека, – то после его визитов в Советский Союз они уже становятся коммунистическими, пролетарскими. Есть заметка 1935 года, которую Афиногенов публикует в "Известиях", в которой он анонсирует выступление Бовингдона в Клубе мастеров искусств в Москве. Афиногенов пишет, что Бовингдон добавляет в свой танец слово и пение и что он будет в этом клубе представлять линию из таких танцев-портретов. Названия этих танцев говорят сами за себя: "Мальчик в Парке культуры", "Речь матери троих детей на съезде женщин-ударниц", "Танец американского парня с русской девушкой" и так далее. То есть это такие миниатюры, которые показывают жизнь в новом коммунистическом обществе. С чем-то таким он продолжает выступать и в Америке после возвращения, а потом по неизвестной мне причине – возможно, просто по экономической, – он становится советником в каком-то из органов, который занимается военным консультированием. В 1943 году на него пишут, по сути, донос, но человек, который этот донос пишет, знает только про его обнаженные танцы, говорит, что эти танцы компрометируют его участие в этой институции, а про его коммунистическое прошлое он, по сути, ничего не знает.
– Эта институция называлась Управлением экономической войны. Начальник попросил Бовингдона уволиться по собственному желанию. Бовингдон отказался и был уволен приказом начальника. В Москве Бовингдону не позволили показать его коронный номер, который он танцевал совершенно голым. А у Марлинг произошел роман с Афиногеновым.
Молодой человек ослепительной красоты с длинными ресницами, бодрыми глазами
Александр Афиногенов в те годы находился на вершине своей карьеры. Он был одним из руководителей Российской ассоциации пролетарских писателей, его пьесы хвалил Сталин, они шли в десятках театров страны, принося автору астрономические доходы. Наконец, он был выездным. В 1932 году он долго путешествовал по Европе. С ним как с писаной торбой носились во МХАТе, он присутствовал на знаменитой встрече Сталина с писателями в доме Горького в октябре 1932 года (картина, которой открывается этот материал, запечатлела именно это событие, но авторы сочли неполиткорректным изображать развенчанного вождя).
У Михаила Булгакова есть отрывок под названием "Был май", в котором описан модный драматург Полиевкт Эдуардович: "Это был молодой человек ослепительной красоты с длинными ресницами, бодрыми глазами". Принято считать, что прототипом Полиевкта Эдуардовича был Владимир Киршон, но Илья Венявкин считает, что Полиевкт больше похож на Афиногенова.
– Мы точно знаем, что Афиногенов считался писаным красавцем, а Киршон никогда таковым не считался. И как раз в этот момент Булгаков много пересекается именно с Афиногеновым. Афиногенов во МХАТе котируется гораздо выше, потому что Станиславский и Немирович-Данченко признают за ним талант драматурга. У Киршона скорее образ такого бесталанного карьериста, делающего карикатурное псевдоискусство, которое просто отвечает на злобу дня, соответствует партийной линии. А у Афиногенова немножко другой образ все-таки, образ такого красавца, счастливца и в целом таланта, может быть, конъюнктурного и легковесного, но все-таки это образ человека, который легко идет по жизни и притягивает к себе людей. Герой булгаковского рассказа в этой части гораздо ближе к Афиногенову, чем к Киршону.
– И вот этот баловень судьбы покоряет сердце Дженни Марлинг.
Приехали в Москву на велосипедах из Испании
– Поскольку Афиногенов был очень видным и активным рапповцем, членом Российской ассоциации пролетарских писателей, это была центральная организация для московской официальной художественной жизни, то на Международном театральном фестивале, на который Марлинг с мужем приехали, он участвовал в роли организатора и спикера, который выступал с докладами. Если я ничего не путаю, Рита Корн, жена Киршона и близкая подруга Афиногенова, рассказала в своих мемуарах, что Марлинг с Бовингдоном приехали в Москву на велосипедах из Испании, по дороге выступали с советскими песнями и со своими танцами, пропагандировали идеи коммунизма и Советского Союза. В тот момент, когда они приехали в Москву, у них не было ни дальнейшего плана, ни денег, ни жилья. Соответственно, они обратились к Афиногенову как к человеку, который мог бы им помочь это все устроить. Он действительно устроил. Попутно у него начался роман с Марлинг. Она принимает решение с Джоном расстаться и уйти к Афиногенову.
– Мне попалась записка первого секретаря советского посольства в Вашингтоне Алексея Неймана в НКИД от апреля 1934 года. Он там пишет, что хорошо бы послать в США советских писателей и артистов. Но нужно, чтобы писатели хорошо знали английский и могли бы читать лекции. "В этом отношении я не знаю никого, кроме Афиногенова", – пишет Нейман. Это немного странно, мне кажется. Корней Чуковский и Борис Пастернак, переводившие с английского, тоже, наверно, могли бы объясниться на этом языке. Но откуда Афиногенов знал английский? Он хоть и окончил Московский институт журналистики, но это были скорее краткосрочные курсы, обучение в нем продолжалось всего один год, и никаких иностранных языков там не преподавали.
– Насколько я смог понять, в основном английский язык он выучил, уже познакомившись с Дженни Марлинг. У них разгорелся достаточно бурный роман, за это время он английский и освоил. До этого никаких следов свободного владения английским в его дневниках и записках не видно. Дженни, когда приехала из Америки, по-русски тоже почти не говорила. Они друг друга этим языкам обучили: она освоила русский, он освоил английский. Я так понимаю, что они продолжительное время внутри семьи общались на английском.
– А ведь Афиногенов уже состоял в браке, у него была дочь от этого брака. Как же ему позволили развестись и жениться на иностранке?
– В архиве Афиногенова я не видел никаких дополнительных документов на этот счет, никаких свидетельств, что у Афиногенова это вызывало какие-то проблемы, я тоже не встречал. Я могу предположить, что в целом у Афиногенова был непосредственный выход на Ягоду, потому что Ягода был женат на сестре Леопольда Авербаха, лидера РАППа, соответственно, Афиногенов, Киршон и Авербах были друзьями, много общались. Афиногенов сам бывал в гостях у Ягоды.
Афиногенов в этот момент один из самых богатых людей Советского Союза
Я думаю, если посмотреть на жизнь Афиногенова того времени, то видно, что он такого рода бюрократические препоны достаточно легко преодолевает. Они вместе с Марлинг отправляются в турне по Европе. В Европе они покупают автомобиль "Форд" и на нем возвращаются в Москву. То есть какие-то вещи, связанные с оформлением паспортов, с получением разрешения на выезд, с получением и оформлением новых квартир, у Афиногенова проходят достаточно гладко. То есть никаких жалоб в переписке, никаких писем, адресованных в высшие инстанции с просьбой помочь ему решить какие-то бытовые проблемы, мне никогда не попадались. Очень важно понимать, что Афиногенов в этот момент, в 1931–32 году, один из самых богатых людей Советского Союза, в этот момент еще действует система, по которой он получает отчисления за постановки, а его пьеса "Страх" – это главный театральный хит, очевидным образом он не испытывает никаких проблем ни с деньгами, ни со связями. Поэтому, возможно, это все решалось через его связи с Ягодой, хотя я свидетельств об этом не видел, просто из того, как он живет и как он себя ведет, видно, что для него это не является каким-то значимым препятствием.
Марлинг, по-моему, в 1934 году на какое-то время уезжает в Америку, потому что ее утомили измены Афиногенова. Он привык жить достаточно бурной театральной жизнью, заводил романы с актрисами и людьми, которые входили в его творческий круг. Она уезжает, но потом возвращается, и только после этого они заключают официальный брак. Опять-таки, по свидетельствам, которые относятся к Бовингдону, он тоже достаточно свободно туда-сюда путешествует, приезжает из Америки в Советский Союз и обратно. Возможно, если это связать просто с тем, что на расстоянии вытянутой руки находится Ягода, который помогает эти проблемы решать, тогда это выглядит чуть менее странно. Но это опять-таки скорее мои логические размышления, а не свидетельства.
– Благодаря интернет-ресурсу "Старое радио" у нас есть редкая запись, на которой Афиногенов читает собственную пьесу "Салют, Испания!", написанную и поставленную в 1923 году на злобу дня. Между прочим, музыку к спектаклю под стать тексту сочинил Дмитрий Шостакович.
Кстати, разводилась Дженни со своим мужем-американцем тоже в Москве. В архиве имеется свидетельство о прекращении брака между Бовингдон-Марлинг Дженни (ставшей во втором браке Евгенией Бернардовной Афиногеновой) с Бовингдон Джоном Сиднеевичем, выданное ЗАГСом Бауманского района города Москвы. Молодожены Афиногеновы получили четырехкомнатную квартиру в новеньком доме НКВД в Большом Комсомольском переулке, построенном на месте снесенного Златоустинского монастыря. Вообще это ведомство очень заботилось о писателях. Вот я нашел, например, отчет административно-хозяйственного управления НКВД за 1936 год. Согласно этому документу Шолохову было куплено за счет НКВД "разных предметов ширпотреба" на 3000 рублей. Николаю Островскому НКВД содержало дачу, квартиру и кабинет, штат обслуживающего персонала, он снабжался продуктами питания, на даче высаживались цветы, производился ремонт и делались пристройки, ему также посылались "иногда шелковые и драповые отрезы, заграничные пластинки и духи". Все это обошлось НКВД в 150 тысяч рублей. На этом фоне расходы на Афиногенова выглядят скромно: "Писатель Афиногенов получил много мебели из Бутырского изолятора (то есть изготовленную заключенными. – В. А.), и за счет 1-го отделения был оплачен банкет. Продуктами Афиногенов не пользовался". Плюс, конечно, Афиногеновы были прикреплены к кремлевской поликлинике, закрытым распределителям и прочим номенклатурным благам. Супруги вели светский образ жизни, посещали дипломатические приемы, Дженни переводила и сама писала пьесы. Например, в 1940 году она получила третью премию, 7000 рублей, на Всесоюзном конкурсе одноактных пьес за пьесу с загадочным названием "Почему ему?".
Лекция Ильи Венявкина о пьесе Афиногенова "Страх"
Но есть и сведения о ее деятельности другого рода. Саймон Моррисон, автор книги о жене Сергея Прокофьева испанке Лине, пишет о Дженни, с которой дружила Лина: "Дженни, по слухам, была агентом НКВД низшего звена, в задачу которого входило сообщать властям об антисоветском поведении людей, с которыми она общалась". Илья, вам что-нибудь известно об этом?
Дженни, по слухам, была агентом НКВД низшего звена
– Мне кажется, тут надо бы понять, откуда тут берется конкретика – что у нее были конкретные задачи, что она была агентом низшего звена. Я свидетельств прямых не видел, ни в каких документах НКВД, по крайней мере опубликованных, она нигде не фигурировала. То, что она входила в круг людей, связанных с ГПУ, – это правда. Она бывала на даче у Ягоды, так же как и Афиногенов, так же как и Киршон. И то, что среди ее знакомых были в большом количестве гэпэушники, – это тоже правда. То, что она сама по себе при этом была убежденной коммунисткой, и ее не надо было заставлять убеждать других в преимуществах коммунистического строя – это тоже видно из других свидетельств. В каком конкретном амплуа и как ее использовали, и использовали ли, я не знаю. Понятно, что она бывает в американском посольстве, у нее есть контакты с представителями западной интеллигенции, которые приезжают в Москву. Есть воспоминания Исайи Берлина:
после войны он приезжает в Москву и оказывается в литературном салоне, где Дженни Марлинг является центральной фигурой. Это салон, который собирается у нее дома, он пишет, что очевидным образом ее задача заключалась в том, чтобы туда притягивать иностранцев и выяснять, что они думают. По косвенным свидетельствам очевидно, что она вряд ли могла избежать связи с гэпэушниками и энкавэдэшниками. Но что именно это была за связь, какая у нее была роль, доносила ли она на кого-то, следила ли она за кем-то, нам неизвестно. Могло ли это быть так? Могло. Могло ли быть по-другому? Мне кажется, тоже могло. Поэтому мне кажется, что тут очень сильно не хватает просто опубликованных архивов спецслужб. Подозрения она вызывала. На этом бы я пока поставил точку.
– Идиллия кончилась в 1937 году. В октябре 1936-го Генрих Ягода был снят с поста наркома внутренних дел, а в марте 37-го арестован. После этого началась зачистка его окружения. В апреле арестовали Леопольда Авербаха. В августе – Киршона. Впоследствии оба были расстреляны. Афиногенова исключили из партии и из Союза писателей и выселили из квартиры в элитном доме. Он сидел на даче в Переделкине с женой и только что родившейся дочерью и ждал ареста со дня на день. Но его не арестовали. Более того, спустя некоторое время Афиногенова восстановили в партии и в Союзе писателей. Илья, что произошло?
В Переделкине в этот момент нет писателя, который не ждет ареста
– Его ближайших друзей, с которыми он был связан по РАППу, арестовали. Других писателей, которые являются его дачными соседями, тоже арестовывают. У него в дневнике есть запись об аресте Бориса Пильняка, их дома находятся рядом в Переделкине. И в целом в Переделкине в этот момент нет писателя, который не ждет ареста. Система, по которой один человек арестовывается, а другой нет, ни для кого не прозрачна, никто не может чувствовать себя в безопасности. Дальше возникает вопрос, почему его восстанавливают в партии. Здесь это история, скорее связанная с общей динамикой сталинских показательных кампаний и сталинского стиля управления. Его классический инструмент – это запустить большую кампанию, которая работает плановым методом, разрастается в масштабах, потому что сверху требуют дать конкретные цифры, а потом откатить назад, сославшись на ошибки, перегибы и рвение внизу. Ну и соответственно январский пленум 1938 года принимает постановление
об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии и о формальном бюрократическом отношении к апелляциям исключенных. В рамках этого постановления какое-то количество коммунистов в партии восстанавливают. Происходит это для всех совершенно неожиданным образом, и для Афиногенова тоже. Он действительно пытается при поддержке своей жены Дженни апеллировать, потому что из дневника следует, что Дженни как раз ему говорит: "Ты должен бороться до конца, ты должен пройти по всем инстанциям, ты не должен признавать себя виновным". В какой-то момент это случается, ему возвращают партбилет, постепенно дают возможность заново участвовать в жизни Союза писателей – впрочем, конечно, уже не на тех позициях, которые у него были до 1937 года, когда он был признанным советским драматургом и ориентиром в смысле партийности в литературе. Он еще долгое время мыкается и никак не может добиться того, чтобы его первая пьеса после этой опалы была поставлена.
– Дженни будто бы написала Сталину. Известен даже примерный текст письма в пересказе Вячеслава Всеволодовича Иванова, лингвиста, академика, сына писателя Всеволода Иванова, его семья тоже жила тогда в Переделкине: "Вам пишет американская коммунистка, любящая вашу страну. И поэтому все, что она напишет, будет правдой. А правда заключается в том, что ее муж не сделал ничего плохого, верен партии и не нужно его обижать". Но верить этому пересказу сложно. Во-первых, он получен не из первых рук, а во-вторых, Иванову было тогда восемь лет. Вы, Илья, верите в это письмо и в то, что оно спасло Афиногенова?
– Про то, что жена Афиногенова Дженни якобы написала большое письмо Сталину на английском языке, в котором утверждает, что он не виновен, и оно как-то сыграло свою роль, здесь опять-таки странность. Если бы это было так, то Афиногенов наверняка должен был бы написать об этом в дневнике, потому что это свидетельствовало бы о том, что Сталин о нем знает. Это вписывалось бы гораздо лучше в тот мир, в котором Афиногенов жил, где он в голове своей все время разговаривал со Сталиным, думал о нем, думал о причине этой опалы. Если бы это действительно случилось, совершенно непонятно, почему Афиногенов не написал об этом, более того, не старался об этом рассказать другим, показывая, что таким образом он помилован при личном участии вождя. Он никогда этого не делал. Могло ли это быть так? Могло. Могло ли быть по-другому? Мне кажется, тоже могло.
– Если Афиногенова спасло не письмо жены Сталину, тогда что же его спасло?
– Сталин лично просматривал списки на арест и на расстрел среди художественной интеллигенции. Кажется, что тех людей, которых он знал лично, их без его непосредственной санкции не арестовывали. Афиногенова Сталин знал достаточно хорошо. В 1933 году он читал и редактировал пьесу Афиногенова "Ложь", Афиногенов со Сталиным несколько раз встречались, чтобы обговорить эту правку. Там в итоге ничего не вышло, Афиногенов не смог сделать то, что Сталину бы понравилось. Но то, что они были знакомы, что Сталин хорошо понимал, кто это, сомнений нет. Поэтому одна из причин состоит в том, что, возможно, его не арестовали просто потому, что Сталин по каким-то причинам эту отмашку напрямую не дал.
– Те несколько месяцев, что Афиногенов с женой просидел на переделкинской даче в ожидании ареста, он много рефлексировал, думал о причинах террора, даже сочинил свой воображаемый допрос. А еще он читал Библию. Я заинтересовался этой темой, когда делал подкаст о Сергее Прокофьеве. Прокофьев, будучи в Америке, стал адептом церкви Христа-ученого. И вот оказалось, что он на этой почве сблизился с Афиногеновым (они познакомились в Париже, где Прокофьев жил, а Афиногенов туда приезжал). Тут можно вспомнить, что мать Афиногенова была дочерью священника. А от американского журналиста Мориса Хиндуса мы знаем, что Афиногенов читал Библию на английском языке. Существуют ли какие-нибудь следы христианства Афиногенова в его текстах или его поведении?
Она была достаточно убежденной коммунисткой
– Я их искал достаточно внимательно, потому что в какой-то момент для меня это был важный сюжет. Кажется, это была бы захватывающая трансформация официального драматурга советского, партийного драматурга, который принадлежал к первому поколению, сформировавшемуся уже после революции. Я таких явных следов не нашел. Есть свидетельства косвенные, есть мемуар Хиндуса, который рассказывает, что он приезжал к Афиногенову в Переделкино и видел у него Библию короля Якова, и это свидетельствовало о его религиозном повороте. Есть выступление Пастернака на вечере памяти Афиногенова, где Пастернак специально делает акцент на том, что Афиногенов был человеком верующим, не уточняя, что именно это была за вера. В этом смысле, кажется, мы точно можем говорить о том, что события 1937–38 года, когда Афиногенов был в опале, ждал ареста, они на него повлияли, он для себя духовное измерение открыл.
Считал ли он себя христианином и принадлежал ли он к какому-то конкретному течению духовной мысли, я не знаю. Кажется, что нет. Это было бы странно в нем заподозрить, учитывая весь советский контекст. Интересовался ли он книгами и идеями, которые выходили за рамки газеты "Правда" и узко понимаемой советской ортодоксии? Безусловно, да. Вопросами жизни и смерти, жизни и смерти в том числе при коммунистическом режиме, Афиногенов заинтересовался рано. Впрочем, он не был в этом смысле единственным человеком, которого это интересовало. Вся серия его поставленных пьес, которые он написал в 30-е – сначала "Страх", потом "Ложь", потом "Далекое", – за ними в целом стояла художественная интеллектуальная программа: показать, как в коммунистическом обществе переосмысляются вековые, центральные для человека понятия. Собственно, неслучайно, что первая пьеса называлась "Страх", следующая пьеса называлась "Ложь", дальше из-за неудачи с "Ложью", судя по всему, ему пришлось этот замысел трансформировать. Но пьеса "Далекое", по сути, называется "Смерть", она про то, как умирает старый партиец и как бы воскресает в новой жизни. На подобные темы, как мы понимаем, думал Горький, про них думал Луначарский. У Афиногенова был какой-то свой взгляд. Проблема того, ради чего человек живет, как он встречает свою смерть, будучи коммунистом, Афиногенова интересовала, и кажется, что он к ней подходил немножко по-другому, он пытался нащупать свое метафизическое измерение, которое не совсем совпадало с тем образом героики смерти ради идеи, который в этот момент существовал в советском обществе. В архиве Афиногенова я никаких ни записей, ни выписок из Библии, ни следов конспектирования религиозной литературы никогда не находил. Кажется, важно, если мы говорим про его жену, все то, что я видел, те свидетельства, которые я встречал про Дженни Марлинг, говорило о том, что она как раз была достаточно убежденной коммунисткой и вряд ли приветствовала бы увлечение мужа такой литературой.
– После опалы Афиногенов написал мелодраму "Машенька" о дружбе и любви академика и его 15-летней внучки. В ней нет никаких следов тяжких раздумий, но нет и идеологической безапелляционности. В марте 1941 года состоялась премьера в театре имени Моссовета. Спектакль имел оглушительный успех – именно потому, что публика устала от голой идеологии. Афиногенов вернулся в большую драматургию. Пьеса шла в 300 театрах по всей стране.
Спектакль "Машенька" Театра-студии киноактера. Постановка Николая Плотникова совместно с К. Плотниковой. В главных ролях Сергей Голованов и Янина Жеймо. Запись по трансляции. 1955
Драматург Исидор Шток в своих воспоминаниях пишет о Дженни:
У Дженни был деятельный характер, она была очень принципиальна в отношениях с людьми, обладала прекрасным литературным вкусом. Александр Николаевич всегда советовался с женой, читал ей первой свои пьесы. Весь “переделкинский” период жизни Афиногенова был организован ее стараниями. Она бережно охраняла режим труда Александра Николаевича, старалась сделать его пребывание в Переделкине уютным. Дружеская атмосфера, царившая на даче, во многом поддерживалась благодаря такту и спокойствию Дженни.
Начало войны семья Афиногеновых встретила в Переделкине. Рядом с их домом стоит зенитная батарея. По ночам они слышат гул немецких бомбардировщиков, видят мечущиеся по небу лучи прожекторов и зарево пожаров над Москвой. Афиногенов ведет дневник. Его записи называются "Дневник последней войны". Это авторское название. У него двойной смысл. С одной стороны, он верил, что эта война действительно последняя, с другой – в нем самом иссякли жизненные силы. Вот цитата:
Жизнь... не все ли равно, где она оборвется, раз она уже прожита. Прожита и испытана и все было в жизни моей – и слава, и почет, и падение на дно – и новый медленный подъем... но уже усталым и больным подымался я после 1937 года – тогда именно и зрело во мне это равнодушие к собственной жизни, которое, знаю, кончится моей смертью, и смертью скорой. Вот так я встречаю последнюю войну свою – и сейчас уже удаленно смотрю на тех, кто еще живет и борется за свое существование...
Единственная его забота – отправить в эвакуацию дочь и жену, беременную вторым ребенком. Но Дженни наотрез отказывается уезжать без мужа.
К жизни его возвращает неожиданный заказ: он должен срочно написать пьесу о том, как простые советские люди отвечают на нашествие. Действие драмы "Накануне" происходит в дачном поселке. Там все как в Переделкине: гул самолетов, прожектора, зенитки. И почти совсем нет пафоса.
А в сентябре Афиногенова назначают заведующим литературным отделом Совинформбюро. Он должен организовать пропагандистскую работу писателей, в том числе для иностранной аудитории. Теперь кроме личного дневника он ведет еще и "Дневник заданий", который постоянно носит с собой. 15 октября Афиногенов получает приказ об эвакуации в тот же день в Куйбышев. Он записывает в дневник, уже в вагоне:
Я уехал, в чем был, не сумев съездить в Переделкино. Все, все оставлено, кинуто. Что-то будет там – никому не известно. Надо ехать. Столица переносится из Москвы. Состав отошел в 11.40 ночи. В полной темноте сажались в дачные вагоны... Ранги, чины, все смешалось – все равны перед самым трагическим, что свершилось за четыре месяца войны. Только 100 дней, и уже оставляем Москву. Невероятно!!!
Но доехать до Куйбышева ему не довелось. По дороге он получил новую команду: вернуться в Москву. Его решено командировать в Америку, чтобы он там агитировал за второй фронт. 29 октября вечером он приехал на Старую площадь, вошел в кабинет секретаря ЦК и начальника Совинформбюро Щербакова, чтобы получить последние наставления, но из здания уже не вышел. Начался налет, бомба попала именно в этот дом. Щербаков был контужен, Афиногенов – убит.
Его младшая дочь Александра родилась через четыре месяца после смерти отца. Из эвакуации Дженни с дочками вернулась в Москву, а после войны поехала в США навестить мать. Илья, как ей удалось получить разрешение на выезд, да еще и с дочерьми? И почему она решила вернуться? Ведь она знала, что творится в Советском Союзе.
В Америке она воспринималась как агент коммунистического влияния
– Тут вопрос не в том, что она все знала, а в том, что, кажется, она была действительно убежденной коммунисткой, верила в преимущества социалистического строя. И она была не одна такая. Привлекательность советской модели политического устройства была для многих достаточно высока в мире. Тут тоже есть много лакун. Из того, что я видел, есть история про то, что когда она приехала в Америку, за ней была слежка ФБР, потому что в Америке она, естественно, воспринималась как агент коммунистического влияния. Возможно, она чувствовала эту слежку, ей было в Америке просто некомфортно, потому что она там оказывается в момент обострения холодной войны и разгорающейся "охоты на ведьм". Уезжает она, когда маккартизм набирает силу. Поэтому, почему ей могло не понравиться в Америке, кажется вполне понятным. То, что ее выпустили в Америку, дали ей возможность уехать – тут мы возвращаемся к разговору про ее статус. У меня свидетельств нет, есть маленькие элементы паззла. После войны она живет в престижном Доме писателей в Лаврушинском переулке, держит литературный салон, о котором я уже упоминал и который помогает прояснять настроения приезжавших в СССР писателей.
Еще один эпизод связан с тем, что она участвует в таком выправлении имиджа своего мужа. Она дает его друзьям читать его дневники, которые он в 1937–38 году писал. Таким образом репутация Афиногенова начинает немножко меняться. Не знаю, правда, какую именно часть этих дневников и как она ими делится, но люди, которые выступают на вечере памяти Афиногенова через три года после его гибели, они эти дневники упоминают, цитируют из них какие-то маленькие куски. Опять вы справедливо можете сказать, что для того, чтобы иметь возможность легко уехать в Америку, потом вернуться в Советский Союз, нужно обладать какими-то связями, возможностью выправлять документы, получать разрешение на выезд, получать разрешение на въезд. У нее действительно все это было. Возможно, все это когда-нибудь раскроется, когда мы найдем какое-нибудь ее большое личное дело в архиве НКВД-КГБ. Или не найдем. Тут у нас действительно скорее больше вопросов, чем ответов.
– 31 июля 1948 года Дженни с дочками отправилась в обратный путь из США в СССР на теплоходе "Победа". Но вернуться ей было не суждено. Из Нью-Йорка судно направилось в Александрию, Египет, чтобы принять на борт более двух тысяч армян-репатриантов. 1 сентября они сошли на берег в Батуми, а "Победа" направилась к Одессе. 2 сентября на судне вспыхнул пожар, в котором погибло 42 человека. Сталин считал случившееся диверсией. Репатриация армян была полностью прекращена. В в интернете по сей день можно найти конспирологические версии случившегося. Но тогда главным виновником трагедии был признан киномеханик: он неосторожно перематывал пленку, и она загорелась. Одним из погибших пассажиров "Победы" была Дженни Марлинг-Афиногенова.
Фадеев будто бы сказал, что она вовремя погибла
Ее осиротевшие дочери Джоя и Александра стали жить с бабушкой, а их опекуном стал генеральный секретарь Союза писателей СССР Александр Фадеев. Есть не слишком надежное свидетельство, что, узнав о смерти Дженни, Фадеев будто бы сказал, что она вовремя погибла – на столе у него уже лежал ордер на ее арест. Илья, вы верите этому рассказу?
– Выглядит вполне правдоподобно. Она возвращалась в 1948 году, а в это время в Советском Союзе борьба с космополитами вступила в самую интенсивную фазу. Те люди, которые помогали советскому государству и Сталину наводить контакты с союзниками, в этот момент и становились жертвами репрессий и террора. Поэтому в этом ничего удивительного нет.
Да я, собственно, видел свидетельство о том, что Дженни отправила телеграмму с борта парохода матери Афиногенова, в которой намекнула, что с большой вероятностью ей придется взять на себя заботу о внучках. Там была такая деталь, что отправление парохода задержали, потому что был усиленный досмотр именно ее вещей, поэтому она заподозрила что-то неладное. Так что можно легко предположить, что по возвращении в Советский Союз ничего хорошего ее не ждало.
– Но если ордер действительно существовал, как же Фадеев осмелился стать опекуном детей преступной матери?
– Похоже, Фадеев принимал участие в судьбе дочерей Афиногенова и Дженни. У него был административный ресурс, возможность себе это позволить. Тут не было явного повода для беспокойства, потому что она ведь не была ни арестована, не объявлена врагом народа, просто погибла в трагической катастрофе. Он как друг семьи вполне мог эту заботу на себя взять.
– Старшая дочь Афиногенова Джоя в 17 лет влюбилась в начинающего тогда писателя Михаила Анчарова, и за разрешением на брак жених и невеста обращались именно к Фадееву. Джоя закончила сценарный факультет ВГИКа, но 29 лет от роду умерла от почечной недостаточности, не оставив потомства. Ее младшая сестра Александра стала переводчиком со скандинавских языков. В ее переводе мы читали Андерсена, Стриндберга, Гамсуна. В 2004 году за заслуги перед шведской культурой она была награждена орденом Полярной Звезды. Ее сын Дмитрий Евгеньевич Афиногенов, тоже уже покойный, был крупнейшим филологом-византинистом. Правнук Александры Афиногеновой Грегори – доцент Джорджтаунского университета в Вашингтоне, преподает историю дореволюционной России.
Подведем итог непростой судьбы Дженни Марлинг, она же Евгения Бернардовна Афиногенова.
– Кажется, что жизнь у нее была насыщенной, явно, что мы знаем про нее чуть меньше, чем хотелось бы, или сильно меньше, чем хотелось бы, потому что в жизни ее было много разных поворотов и изменений. Интерес к ее жизни понятен. Мне было интересно представить себе, каково это – быть американкой, женой советского драматурга, которая в Переделкине ждет ареста своего мужа, совершенно не понимает, как на это реагировать, или, наоборот, которая считает, что Сталин во всем прав и не может ошибиться. В этом смысле жалко, что она не оставила никаких ни воспоминаний, ни писем, ни дневников, потому что судьба ее явно выбивается из наших каких-то стандартных клишированных представлений о том, как было устроено советское общество, как было устроено американское общество, как они были связаны. Поэтому она в каком-то смысле для меня выступает в качестве такого загадочного человека, посредника, который показывает, что и американская, и советская культура могли быть связаны теснее, чем нам это кажется. Я все еще надеюсь, что в какой-то момент какие-то загадки, какие-то непроясненные моменты станут явными и проясненными. Я надеюсь, что в какой-то момент какое-то архивное дело всплывет, может быть, файл на нее в архиве КГБ-ФСБ или файл, наоборот, в архиве ФБР, то есть какие-то документы, которые просто поместили бы ее очень запутанную и непривычную, нестандартную жизнь в какой-то более понятный исторический контекст. В каком-то смысле ее жизнь для меня – это намек на сложность, которая от нас сегодня может ускользать.
