Иван Толстой: Михаил Григорьевич, отправляясь на запись нашей программы, я, надевая куртку и заматывая шарф, увидел еще раз корешок книжки "Письма из Италии" художника Сильвестра Щедрина. Книжка очень интересная (я купил ее около 50 лет назад, это одна из первых книжек в издательстве "Академия", которую я нашел в "Букинисте" на Литейном) уже хотя бы потому, что она отредактирована и сопровождена предисловием и примечаниями замечательного искусствоведа, одного из лучших русских искусствоведов Абрама Эфроса. И теперь вы предлагаете тему опять – итальянские письма Сильвестра Щедрина. Что случилось? Найдены ли какие-то новые невероятные письма? Или вы хотите обогнать и утереть нос Абраму Эфросу?
Михаил Талалай: Ну, и то и другое. На самом деле итальянская книга итальянских писем Сильвестра Щедрина вышла действительно впервые. Они были известны русским читателям, в том числе и вам, Иван Никитич, а вот итальянцы знали об их существовании, но никогда их не видели на своем родном итальянском языке. Итальянская книга вышла только сейчас – на юге Италии, в городе Амальфи, с названием тоже итальянским – Lettere dal Meridione, "Письма с Итальянского юга".
Собственно, итальянская книга, про которую я большей частью буду рассказывать, она тоже имеет свою историю. Ей уже 10 лет. Ей предшествовала русская книга 2014 года, которую вы, наверное, пропустили. И это полное собрание писем, которое дополнило, расширило, и об этом я расскажу чуть подробнее, ту самую публикацию, о которой вы рассказали вначале, замечательного искусствоведа Абрама Эфроса. Почему 10 лет прошло с той книги, которая появилась уже под редакцией, скажем так, преемника Абрама Эфроса, современного искусствоведа, профессора Петербургского университета Михаила Евсевьева? В 2015 году профессор Евсевьев привез эту новую книгу, толстенную, больше 700 страниц, в Италию. С моей подачи мы устроили три презентации, такая была трехчастная акция: в Неаполе, в Государственном университете, затем в Сорренто, где похоронен Сильвестр Щедрин, и в Амальфи, городе, которому посвящены одни из лучших картин художника-пейзажиста. И город, который в итоге нашел средства и энергию на издание итальянской книги.
Как художник он открылся именно на Итальянском юге, в Неаполе и окрестностях
Прошло десять лет, потому что надо было отобрать письма. Мы решили публиковать все-таки не все, что писал из Италии Сильвестр, и отложить в сторону до будущих времен и будущих публикаторов его римские письма. Все-таки как художник он открылся именно на итальянском юге, в Неаполе и окрестностях, и поэтому мы ограничились этим самым югом. Надо было найти переводчика. Им стала моя добрая знакомая Марина Моретти, собственно, я ее порекомендовал амальфитанским издателям. Русский язык Щедрина, как вы услышите, он почти такой же, как у нас, но с нюансами, с какими-то архаизмами, которые хорошо знает Марина Моретти. Она, скажем, перевела Капниста, "Ябеду", поэтому даже знает язык, предшествующий Щедрину. Много было хлопот с иллюстрациями, потому что русское, научное издание таковых не имело вообще, только голый текст, в 700 страниц. Иллюстрации существуют, скажем так, в открытом доступе в интернете, но Михаил Евсевьев настоял, чтобы обязательно возникла переписка с русскими музеями, с Третьяковкой в Москве, с Русским музеем в Петербурге, чтобы итальянцы им заплатили, чтобы они получили официальное разрешение и прочее-прочее. Переписка не быстрая, но все иллюстрации были получены законным образом, без всякого интернета. Хотя соблазн был взять оттуда еще чего-нибудь.
Я увлекся этим проектом, надо сказать, и по личным причинам, потому что мой отец любил Щедрина. Публикаций писем в нашей семейной библиотеке не было, но были его альбомы. Мой отец мне рассказывал, что он еще подростком полюбил такой возвышенный, жизнерадостный стиль Сильвестра Щедрина, его яркие краски, покупал его альбомы, покупал открытки, весьма тусклые, где эти краски жухли. Я их потом все подарил Михаилу Евсевьеву.
Насчет красок итальянская книга имеет подзаголовок, несколько выспренний, но соответствующий тому бодрящему ощущению, которое Щедрин передает с юга на север. Новая книга называется, повторю, Lettere dal Meridione, а ее подзаголовок – перевожу: "Русский художник, влюбленный в свет Юга". Тут некоторая тавтология – "письма с итальянского юга" и "свет юга". В итальянском языке этого избежали: Meridione и Sud, в русском переводе это непросто.
Иван Толстой: Михаил Григорьевич, а вообще, откуда интерес к письмам художника? Художник изъясняется пером, резцом, карандашом, как угодно, какой-то иной пластикой, но ведь, как правило, не словом. Художников, одаренных словесно, не так уж много, ну, не то чтобы на пальцах одной руки, но все-таки это не самое в них главное. Чем же привлекателен Сильвестр Щедрин вообще? И когда вы ответите, поясните нам этот вопрос, давайте перейдем к его биографии, к его жизни. Я не думаю, что у каждого слушателя от зубов отскакивает знание его жизни и судьбы.
Михаил Талалай: Давайте начнем тогда с последней части вашего вопроса, чтобы было понятнее значение его писем. Сильвестр Щедрин, выражаясь, опять-таки, по-итальянски, – figlio dell'arte, красивое, элегантное выражение – "сын искусства". Так в Италии говорят об отпрысках, которые продолжили искусство родителей. И у Щедрина в этом смысле было прекрасное начало с детства. Его отец тоже художник, в первую очередь скульптор, и даже ректор Академии художеств. Поэтому оба его сына были погружены в самую сердцевину художественной жизни Петербурга, всей России той эпохи. Его брат Аполлон стал видным архитектором, сам Сильвестр стал блестящим художником. Оба, естественно, выпускники Академии художеств.
И, собственно, не как figlio dell'arte, а по своим качествам, по своим заслугам он получает пансион, как тогда называли (сейчас это грант), и уезжает в Италию. И по условиям пансиона он должен был вернуться через пять лет, когда пансион кончался, но он в Россию не возвращается. Уезжает в 1818 году, к этому году относятся его самые первые письма, и живет следующие 12 лет в Италии, скончался он в Сорренто. Первые пять лет живет как пансионер Академии, а потом, последующие 7 лет, уже как частное лицо, но как реализовавшийся, по-современному говоря, востребованный художник, картины которого покупают не только в России, но и в Европе. И пишет на родину письма, очень много писем.
Перед нами – разные подробности европейской жизни первой трети Отточенто
Он писал их с увлечением и талантливо, литературно, что, в общем-то, очевидно современному читателю. Самое первое сохранившееся его письмо относится к моменту приезда в Италию. Нам неизвестно, занимался раньше он эпистолярным жанром или нет, но это уже зрелые, вполне литературные тексты. И, помимо их литературных достоинств, это, конечно, необыкновенно важный исторический источник. Перед нами – разные подробности европейской жизни первой трети Отточенто, употребляя итальянское название для XIX века. Художник видел изнутри Европу, преимущественно Италию, фиксировал увиденное, формулировал, сопровождал это достаточно пространным, качественным комментарием. Мы можем судить по его письмам о жизни итальянцев, в первую очередь неаполитанцев той поры, о природе, о людях, о способах передвижения путешественников, о русских за границей, о стоимости жизни, о курсе рубля, об организации почтовой связи в Европе и России. Писал он много и о многом, и писал хорошо.
Иван Толстой: "Родителям в Петербург.
Написано в Неаполе 27 июня 1819 года.
Vedi Napoli e poi muori, в самом деле; город обширный, прекрасный, многолюдный, местоположение привлекательное, прекраснейшая улица Толедо всегда наполнена множеством народу; такое многолюдство видно в других городах только в одни необыкновенные праздники, а здесь всякой день, а вечером так тесно, что за делом и к спеху идти нельзя: страшный стук экипажей, крик разносчиков, все это необыкновенно, а пуще приехавши из Риму, города самого тихого. Я живу на берегу морском в самом прекраснейшем и многолюднейшем месте, ибо тут проезд в Королевской сад; еще лучше, под моими окнами ставят стулья для зрителей; на берегу множество разносчиков с устрицами и разными рыбами; крик страшный девок, продающих тухлую минеральную воду, которую тут же черпают и подают проезжающим и проходящим. Зато целую ночь все крик, и надобно привыкнуть, чтоб спать спокойно. Для меня противен разговор неаполитанцев, все, кажется, плачут или дразнятся, и язык самый худший из всей Италии. Но здесь в употреблении французской, и в трактирах все люди говорят по-французски. Жить здесь подороже, нежели в Риме, зато все на большую ногу, все убрано, украшено, хотя не везде хорошо; но квартиры чувствительно дороже".
Михаил Талалай: Это письмо к своим родителям, одно из первых, художник начинает с фразы, которая уже стала классической: "Увидеть Неаполь и умереть". Сейчас она хорошо известна. Эренбург сделал ее парафраз, который у нас стал даже больше известен, чем про Неаполь: "Увидеть Париж и умереть". Есть шуточные пересказы типа: "Выйти на пенсию и умереть". Первым вроде бы ее внедрил в литературу Гете, но, мне кажется, Щедрин просто подслушал ее, а не прочитал у Гете. После публикации писем мы можем сказать, что наверняка он был первым, кто внедрил в наш отечественный обиход, ну, тогда еще достаточно узкий, то есть это его родители и друзья, но он первым внедрил эту замечательную фразу.
Теперь о самих письмах, о том, как они сохранились. Это, конечно, большая удача. После преждевременной смерти Щедрина (он умер, когда ему не было еще сорока лет, в 1830 году в Сорренто) письма эти, конечно, берегли как реликвии. Его брат Аполлон, его родители, которые пережили сына, естественно, эти письма передавали родным. Они затем попали уже в музей, в Академию художеств, и ими стали заниматься исследователи еще в конце XIX века. Поначалу достаточно скромно, в то время еще не придавали значения эпистолярному жанру, но тем не менее использовали информацию, которую сообщал тут Сильвестр Щедрин. Первое академическое издание вышло еще в 1932 году, потом переиздавалось, это издание Эфроса, которое вы сейчас упомянули. Но там была только одна треть сохранившихся посланий Щедрина, те, которые он писал родным в Петербург.
К эпистолярию спустя 30 лет обратилась другая исследовательница – Эсфирь Ацаркина. Она нашла письма Щедрина к его близкому другу Самуилу Гальбергу. Скульптор жил в Риме, потом друзья расстались, Щедрин уехал в Неаполь и писал очень регулярно и, конечно, более открыто и живо именно своему другу-скульптору в Рим, у которого потом была такая печальная, меланхоличная задача – изваять надгробие на могиле Щедрина в Сорренто.
Иван Толстой: И снять посмертную маску у Пушкина.
"Скульптору Самуилу Гальбергу в Рим.
Написано в Кастелламаре 3 июля 1820 года.
В первые дни я начал делать этюды в таких местах, где, по-видимому, ни одна ландшафтная нога не ступала, ибо, проходя мимо меня, некоторые мальчишки, лет 12-ти и более, плакали и кричали мама мия, прячась от моих взглядов, хоть и были в расстоянии от меня в саженях 20-ти, но взглядывая беспрестанно на делаемый мною вид, им казалось, что смотрю на них с угрозою, чем приводил их в страх. Другие полагали, что я англичанин, дразнили меня, коверкая итальянской язык, и без того несчастный в Неаполе, на манер лошадиный или английский; третьи влезали ко мне на гору, и я их ничем отогнать не мог иначе, как грозя, что их всех нарисую, отчего они опрометью от меня бежали".
Михаил Талалай: Нынешний публикатор писем – Михаил Евсевьев, который стал моим другом, естественно, – хорошо знал эти предыдущие две публикации писем, но настолько увлекся самой личностью, картинами Щедрина, что решил вновь их прочитать, просмотреть. Как он мне сам рассказывал, его азарт был вызван тем, что в предыдущих публикациях часто стояли отточия, то есть были какие-то пропуски, или цензурные, или что-то было не разобрано публикаторами. Поэтому он поставил цель – собрать и прочитать все.
Его книга 2014 года называется "Итальянские письма и донесения", то есть включены еще творческие отчеты в Академию художеств от Сильвестра Феодосиевича Щедрина. Поставлены в титуле даты – 1818–1830. И письма тут все. Из них – около 70 писем, которые Евсевьев впервые опубликовал полностью, раньше они были известны, но вышли с какими-то купюрами. Пять писем он нашел впервые. И конечно, огромный аппарат комментариев, и плюс творческие отчеты, и многое-многое другое. Поэтому получился увесистый том, который не весь, повторю, вошел в нашу итальянскую книгу.
Замечательна переписка с братом. Евсевьев, перед тем как опубликовать окончательный свод, на подступах нему, подготовил интересную книгу. Это переписка двух братьев: один брат живет в Петербурге, это архитектор Аполлон Щедрин, второй уехал в Неаполь. "Переписка из двух углов". Аполлон из Петербурга увещевает: "Дорогой, мы по тебе скучаем. Родители спрашивают: где Сильвестр?" Сильвестр отвечает: "Дорогой брат, я бы вернулся, но, смотри, какая у меня здесь такая фортуна. Я, собственно, известен как художник итальянских пейзажей. Меня покупают как итальянского художника. И родителям своим я шлю в поддержку средства, заработанные исключительно здесь". Так в Петербург он и не вернулся. Переписка между двумя братьями была опубликована отдельным томиком. Послания Аполлона ранее не были известны.
Иван Толстой: "Брату Аполлону Феодосьевичу Щедрину в Петербург.
Написано в Поццуоли, 6 мая 1828 года.
Наконец мне удалось видеть и сделать этюд с натуры извержения Везувия
Наконец мне удалось видеть и сделать этюд с натуры извержения Везувия. После бывшего извержения 1822 года гора совершенно стихла и очень изредка показывался слабый дым; в нынешнем году с 17 марта показались некоторые признаки, и даже видели по ночам изредка пламя, а с 19-го по временам делались небольшие извержения; наконец, 22 марта, около двух часов пополудни, поднялся ужасный столб дыму и стоял около часу над горой, подобно самым густым облакам; перемена форм дыму от беспрерывного извержения, равно и перемена освещения и красок, было зрелище ни с чем несравненное; жаль, что ночью ничего значительного не было. Сколь большое удовольствие принесло мне сие зрелище, с другой стороны было неприятно беспрестанное дрожание дверей и окошек во всем дому. Слухи о сем извержении тотчас дошли до Рима, откуда множество иностранцев пустились в Неаполь, в том числе Брюллов и Габерцетель, но лишь Брюллов явился ко мне, то, как на смех, стихший вулкан перестал вовсе куриться, и он, пробыв дня четыре, возвратился опять в Рим".
Михаил Талалай: Несколько слов о моей дружбе с публикатором писем, о дружбе с Михаилом Евсевьевым. Он вышел на меня еще в 90-е годы, когда узнал, что есть такой исследователь русско-итальянских связей, и предложил мне встретиться. Я хорошо помню нашу первую встречу, понятно, на Невском проспекте, у памятника Екатерины. Тогда еще там стояли столики, за которыми можно было пить пиво, почти прямо на Невском проспекте, у входа в Публичную библиотеку, сейчас их убрали. Я готовился к этой встрече, вспоминал, что я мог бы рассказать о Щедрине.
Помню первый вопрос: "Откуда такое дурацкое название – Королевство обеих Сицилий?"
Помню первый вопрос, который меня озадачил. Михаил Евсевьев меня спросил: "Откуда такое дурацкое название – Королевство обеих Сицилий?" На самом деле Щедрин жил там, сначала в Папской области в Риме, а потом в Неаполе, столице Королевства обеих Сицилий. Слава Богу, я был подготовлен. Это сложная история, не буду сейчас рассказывать. Нынешний человек может одним кликом, как говорится, узнать, откуда это, действительно, абсурдное название – обеих Сицилий… Мы подружились. Михаил Евсевьев ездил ко мне в гости в Неаполь, я с ним встречался в Петербурге. Потом готовили эту итальянскую книгу.
Конечно, это не только перевод посланий, естественно, итальянцы захотели участвовать и в качестве авторов. Основной корпус – это архитектурно выстроенная публикация писем Щедрина, сделанная Евсевьевым, но к ней, естественно, возникло приложение, написанное неаполитанцами, соррентийцами, амальфитанцами, где местные жители выражали их любовь к Сильвестру, признательность за его искусство, подчеркивая то обстоятельство, что художник умер и похоронен в Сорренто, на юге Италии. Разъясняя, в общем-то, известное обстоятельство, что место рождения мы не выбираем, но вот место кончины, последняя точка нашего жизненного пути – это часто осознанный выбор. Щедрин как будто бы в своей жизненной траектории подхватил и воплотил ту фразу, с которой мы начали: "Увидеть Неаполь и умереть".
И вот теперь у меня на письменном столе обе книги. Одна – это свежая итальянская. Другая – российская десятилетней давности, которая имеет одну особенность: она принадлежит к тем ста экземплярам из общего тиража, которые одеты в суперобложку. Эти особые экземпляры пронумерованы, и на моем стоит №11. На суперобложке – коллаж, состоящий из фрагмента картины известного пейзажа Щедрина "Набережная Мерджеллина в Неаполе" и кавалькады осликов на фоне пейзажа. На первых двух осликах есть всадники, а последний ослик без оных. И вот я читаю из аннотации к тому: "Сто пронумерованных экземпляров книги одеты в суперобложку с композицией I. Soiguine (California, USA): Сильвестр Щедрин едет на осле по дуге Неаполитанского залива, за ним едет Михаил Евсевьев, а на третьего осла можешь сесть ты".
